А через три часа уже рядом с моей койкой стоял такой же тазик, что не мудрено после еды немытыми руками с дороги в Индии и выпивания стакана раздававшейся на пире воды в самом начале своего первого приезда. Соседи из другой комнаты принесли нам лекарств и подходящей еды. Ночь и день были не самыми приятными, но через сутки мне немного полегчало. Я дошел до самадхи Шрилы Прабхупады и сел поодаль, на краю зала. Пуджари в этот момент раздавал преданным прасад. Он кинул пакору, но преданные не поймали ее, и эта пакора, упав на пол, прокатилась по всему залу прямо ко мне, коснувшись ступни. Я помню, как смотрел на нее и думал – есть ее или нет. Казалось бы, мелочь, но тут был некий символизм – принятия своей доли или борьбы с ней. И дело было не только в прасадной пакоре, а во всем пребывании там – довериться Господу, что все идет наилучшим образом или считать себя контролирующим свою судьбу, а значит бояться, потому что в Индии контролировать все невозможно. Точнее это нигде невозможно, но в Индии ты это понимаешь лучше, чем в других местах. Поэтому в раздумьях я крутил ее в руках минут пятнадцать. Повтора прошлого дня мне совсем не хотелось, но я решил, что Господу нужно довериться – не зря же пакора из всего зала умудрилась прилететь прямо ко мне. Должен был быть какой-то урок, поэтому я скушал ее. После этого жизнь стала проще. Не в смысле физических проблем, но в плане внутреннего отношения ко всему происходящему. Вообще, принятие своей судьбы – важный навык, которому учит Святое место. Обычно мы или отвергаем ее, не соглашаемся с ней внутренне, считаем, что мы, как центр мироздания, заслуживаем большего. Либо наоборот просто расслабляемся и плывем по течению. Но преданному нужно уметь прилагать все усилия для служения Господу, и при этом принимать Его волю в своей жизни, доверять Ему – это и значит «принять свою судьбу» для вайшнавов. В начале постепенно – в мелочах, а позже – ее всю, какой бы она ни была. Только имитировать, «гуляя по лесу Джарикханда», либо прося об особой милости Господа Нрисимхадева, не нужно :)
Постепенно быт и все остальное устаканились. Ложное эго свыклось с изменившейся культурой и перестало ее бояться, зато начало гордиться. На охранников и других сотрудников кампуса из числа местных я смотрел как бы свысока. Я – ИСККОН, а кто они такие? Просто рабочие, которые тут что-то делают. Даже тилаки на лбу нет. Только уже значительно позже я начал замечать, что многие из них – практикующие преданные, а даже если они таковыми не были, в них с детства были привиты разные элементы культуры гуны благости. Например, матаджи, которые подметали пол в номерах, старались не делать этого, пока ты не выйдешь из комнаты, потому что это не целомудренно. Впрочем, о моем знакомстве с жизнью местных я скажу позже – это произошло уже только ближе к концу пребывания там.
А пока жизнь приняла стабильный оборот – по утрам была утренняя программа, затем я шел на лекции Бхакти Видья Пурны Свами (на тот момент он был в статусе саньяси, поэтому пишу по тому имени), двенадцатилетние Бхакти-шастры, которые он тогда только начал. После чего – на свои официальные занятия, а вечером изучал еще два-три других курса Бхакти-шастр в записи. Остальное время все уходило на заботы о здоровье, потому что тогда, да и до сих пор, в Индии я почти постоянно болею, из-за чего стараюсь там бывать как можно меньше. К сожалению, этот аспект принятия судьбы мне сложно дается – когда возникает физический дискомфорт в теле, то энтузиазм к служению значительно падает – не хватает той же преданности, как у некоторых других людей, кого болезни наоборот подстегивают еще лучше браться за преданное служение. И в Индии была постоянная палитра чего-то – то простуда, то живот, то сыпь, то ожог какой-нибудь. Помню, как в декабре я подхватил какую-то бактерию, и сидя в час ночи в местном туалете при температуре воздуха в десять градусов, а тела – чуть ниже сорока, и явным расстройством желудка, заставлявшим меня быть там весь прошедший час, думал, как же так духовная жизнь зачем-то сочетается со всем этим – должен же быть экстаз, а не все это. Сначала сложно понять, что это и есть экстаз в духовной жизни, если при этом находиться в правильном состоянии сознания. Сейчас я это понимаю, когда назад оглядываюсь, хотя практиковать его у меня и сейчас совсем желания нет.
Еще Навадвипа мне запомнилась тем, что там не только во время прогулок по бенгальским просторам, но даже и просто ходьбы от одного здания к другому внутри кампуса, можно было спокойно напевать «Харе Кришна» на какой-нибудь мотив, чего не сделаешь на западе. Это было первым, что я оценил в Святой дхаме, и старался пользоваться, всегда поя киртан на улице. Вторым, что я оценил, конечно же, было общение. Там было много разных замечательных вайшнавов со всего мира. Всего и не перечислишь – среди вайшнавов так много уникальных личностей. Но мне лично больше всего запомнились два кратких момента – это выражения лиц двух преданных. К одному преданному я подошел, и хотел извиниться за то, что из-за здоровья не смог попасть к нему на запланированный даршан – я беспокоился, что он потерял из-за этого время. И когда подошел к нему с этой гримасой беспокойств, то увидел, как на лице у него появилась еще большая мимика беспокойства, за то, что я беспокоюсь. При том, что он меня вообще не знал. Мне кажется, он тогда больше беспокойств испытал, чем я – это было поразительно смотреть как у очень знающего Священные писания пандита, очень резкого в своих философских высказываниях на лекциях и ведущего очень суровый образ жизни, такое на самом деле мягкое сердце по отношению к другим. Вот что поражает в бхакти. Этого нет в других местах (я не про ИСККОН, а про тех, кто не идет по пути преданности Господу), не может быть – либо беспочвенные сантименты, либо сухость сердца. Позже я увидел тоже тронувшее меня выражение лица у Гопипаранадханы прабху, еще одного нашего пандита, когда на лекции ему надевали гирлянду. Там читалась яркая смесь таких искренних детских эмоций, которых мне больше не доводилось быть свидетелем: «Это правда мне? От Господа!? Спасибо большое, это великое благословение! Но, может быть, я не заслуживаю?».
Еще дхама меня тогда немного научила быть аккуратнее с преданными – ты не знаешь, порой, с кем общаешься там. Если в Канаде хоть какая-то социальная иерархия была, то на Бхакти-шастрах мы все были просто как студенты. И я помню, как во время групповой работы один преданный все никак не мог сообразить, какое у нас было задание. Я немного вышел из себя, подумав: «как можно таким глупым быть вообще?» и поднял на него голос, а чуть позже, на Гаура-пурниму увидел его уже в статусе санньяси. А во время фестиваля я зашел как-то в храм посидеть перед Божествами Шри Шри Радха-Мадхавы, и хотел сесть, облокотившись на колонну. Но там уже сидели люди. Я подошел к одной из колонн, где сидел какой-то преданный уже в некотором возрасте и в белых одеждах (шафран еще как-то подсознательно же уважают у нас в обществе, а белые одежды – нет, и я таким тоже был). Он сидел так очень по-простому, джапу повторял один. А рядом положил свою сумку, которая мне мешала сесть у колонны. Я ее подвинул к нему, мол, нечего вещи так раскладывать, и сел вплотную рядом. Он удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Позже я узнал, что это был Чайтанья Чандра Чаран прабху, которого я тогда не помнил в лицо, т.к. с российскими преданными не был знаком совсем. Это такие, очевидные случаи, неосознанного хамского поведения, но вообще, когда мы общаемся с преданными, причем не только в дхаме, мы часто не знаем, кто это такие. Кем они были в прошлой жизни, через что прошли в этой, в каком они сейчас сознании внутри – просто ведем себя в отношениях как слон в посудной лавке.
Так, разные были уроки. Но в целом все полгода дхама оставалась для меня совсем закрыта. Я ходил в своем горделиво-пренебрежительном настроении, что да – вот тут разные старшие вайшнавы бывают, и лишь в этом ее плюс. Всех остальных преданных ИСККОН я тоже еще как-то уважал, но вот все, кто не ИСККОН – "какие-то не такие".
И здесь мне довелось встретить двух проводников, немного прираскрывших мне реальность. Одним был Тиртхарадж прабху, студент бхакти-вайбхавы и мой сосед по комнате. Урожденный бенгалец, ставший брахмачари в Маяпуре в шестнадцать лет. С одной стороны — он, будучи брахмачари в этом месте уже двадцать лет, рассказал мне об обусловленной части дхамы — про разные конфликты между преданными в Маяпуре, так называемую «мафию» и пр. Но о своем отношении к таким вещам я писал в прошлой части статей. А еще он провел меня по некоторым храмам Гаудиа-матха, а точнее дал мне возможность побывать внутри местных ашрамов, где я смог встретить очень простых и посвящающих жизнь Господу преданных, почувствовав с ними большее родство, чем раньше. Мы все гордимся – сначала телом, заслугами мирскими, затем, когда становимся преданными, гордость никуда не уходит, но мы начинаем гордиться «своими» заслугами в бхакти, принадлежностью к возвышенной культуре, религией своей, - всем псевдо-духовным, в общем. Гордость Кришной, бхакти, Шрилой Прабхупадой, ИСККОН – это все хорошо, она должна быть, но не должна исходить из нашего ложного эго. Их можно отличить легко – одна придает нам уважения ко всем другим живым существам, даже если мы не согласны с ними, а другая – внутренне разделяет нас с ними. Затем Тиртхарадж прабху повез меня в одну из деревень недалеко от Маяпура. Очень маленькая деревенька, с хижинами и земляными полами, совсем без электричества. Но несмотря на простоту, было ощущение убранства, потому что все полы и стены были ровненькие и чистые, за деревцами ухаживали. Если сравнивать с некоторыми деревнями рядом с храмом, то, вроде бы, внешне они были очень похожи, но по сути очень отличались — в атмосфере витала бОльшая культура чистоты и простоты. Там кроме нас не было ни одного последователя ИСККОН, но это все были Гаудиа-вайшнавы. И надо заметить – все очень радостные. Для внутреннего сравнения можно сейчас осмотреть свою комнату, где мы находимся, вообще на свой быт со всеми расстраивающими нас проблемами из разряда того, что фильтр для воды засорился или лак для ногтей оказался не того цвета, и почувствовать, какой уровень внутренней культуры нужен, чтобы быть радостным в такой простой обстановке. У тех жителей, кто работал, зарплата в месяц там была пятьсот-семьсот рупий. И несколько семей организовали фестиваль, пригласив Тиртхараджа и собрав остальных жителей. И сделав на всех сорок гостей пир из шестнадцати блюд, включая чатни из яблок, которые там стоили дороже, чем спелые манго в России. Не знаю, сколько им нужно было копить на такой фестиваль. И вот эти люди, с рождения живущие в вайшнавской культуре и практикующие преданность Господу, обладающие теми личными качествами (например, аскетичности, простоты и личностности), которых у меня в этом воплощении, наверное, никогда и не будет, слушали меня (Тиртхарадж меня тоже попросил пару слов сказать) только потому, что я, белый человек, принял ценную для них традицию, что им казалось чудом. Стал бы я слушать как своего старшего кого-то спустя сорок лет практики только из-за того, что он, будучи мясоедом, смог недавно преодолеть свою природу и пойти по пути духовности, что было бы для меня симптомом его возвышенности? Вряд ли, а вот они стали. И да, я понимаю, что там навернка было много какой-то религиозной обусловленности, а качества гуны благости – не доказательства преданности Господу, но ее оценить у меня возможности не было, а вот то, что моя преданность не выдержала бы испытаний их стилем жизни – была. Да, они привыкли к ней, им проще, но ведь они и не случайно родились там, а я в Новосибирске.
Но на этом знакомство с местными жителями не заканчивалось. Вскоре приехали канадские преданные, и познакомили меня с Махашрингой прабху. Польский преданный, который уже много лет жил в Маяпуре. Это был очень интересный грихастха. Каждый день он просыпался до четырех, читал джапу, готовил завтрак на гостей, потом шел в храм на программу, а после Шримад Бхагаватам у него каждый день собиралось человек по десять-двадцать разных преданных. Друзей и тех, кого они привели. Туда в буквальном смысле можно было зайти с улицы, Махашринга прабху с тобой знакомился, спрашивал откуда ты узнал о нем, и усаживал кушать прасад. Все это сопровождалось, конечно же, разговорами, и за счет гостей (там было много старших преданных) это все была сплошная Кришна-катха. После завтрака и катхи, Махашринга прабху шел в местную деревню готовить пол тонны кичри на местных бенгальцев. В год, когда мы там были, он нашел себе нескольких местных помощников, а до этого делал все сам. Деньги на кичри он собирал в то время, когда ездил с проповедью за пределами Индии. Когда прасад был готов, то для того, чтобы собрать людей, он проходил по деревням с харинамой, что означало – «Прасад готов, приходите». И раздавал прасад, мыл все потом. И возвращался домой, где вечером к нему снова собирались люди – все, кто пришел, всем были рады. Снова он рассаживал всех на ужин, после чего были киртаны часа по два, перемежающиеся общением. Иногда гости засиживались допоздна – уже где-то ближе к одиннадцати, и он просто в комнате ложился в углу со словами: «Вы не обращайте на меня внимания, общайтесь, я тут вздремну минут пятнадцать».
И в один из дней он взял нас с собой готовить кичри. Я вот не знаю, как это передать. Все эти дети, которые во время парикрамы на тебя липнут с просьбой дать им что-то, тут ты их видишь совсем с другой стороны – благодаря Махашринге прабху они нас за своих воспринимали. И вот совсем другое отношение возникает. Они там играют, дурачатся, с харинамой идут поют. И взрослые также. Вот видео с того времени. Простите, на английском, но он там простой и его мало: